— Марина Владимировна, как Вы думаете, есть ли у поэта и проповедника схожая миссия?
— Проповедь духоподъемна, а поэзия душестроительна. Задачи их несоразмерны по важности. Проповедь есть одно из наглядных проявлений отдания собственной воли, растворения во Христе. Поэзия, особенно лирическая, основана на самости, на постоянном прояснении – и высветлении – собственного «я». Такова ее природа. Об этом Пушкин писал: «…и с отвращением читая жизнь мою». Конечно, поэзия далеко не состоит из отвращения к себе, но должна стремиться к самоочищению. Поэтому она ближе к исповеди, чем к проповеди. Однако в высших проявлениях душевное пересекается с духовным, а в самых высших – становится им. В поэзии это происходит не так часто – и только тогда, когда поэт осознает свое служение и меру его возможностей. Тогда можно лишний раз напомнить строки Жуковского: «Поэзия есть Бог в святых мечтах земли».
— Марина Владимировна, какое место, на Ваш взгляд, в современной русской поэзии занимает Бог? И в какие моменты о Нем говорится явно, а когда Его присутствие более сокровенно?
— Не надо забывать, что регулярная русская поэзия началась с религиозных од Ломоносова:
Там всякая взывает плоть:
Велик Зиждитель наш Господь…
продолжилась псалмоподобно величественной державинской одой «Бог»:
О ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех Лицах Божества…
и получила абсолютно гармоническое развитие в пушкинском «Веленью Божию, о Муза, будь послушна». Что сделал Пушкин? Он ввел языческую музу в православный контекст, став, если не будет дерзостью так сказать, крестным этой парнасской обитательницы. Но ведь и великие святые первых веков христианства сперва были язычниками! И эллины прозревали божественный вектор творчества в античных гимнах:
Музы, молю — из толпы многогрешного рода людского
Вечно влеките к священному свету скиталицу-душу.
В современной поэзии Бог занимает ровно такое место, какое Он занимает в душах поэтов. Поэзия не существует в вакууме, она – часть социума и несет в себе все его беды и победы. Секуляризация, обмирщение поэзии – неизбежное следствие 70 лет «воинствующего атеизма». В половинчатые годы между «оттепелью» и «застоем» Бог вернулся в поэзию уже не «крохотным божиком» Маяковского, но еще объектом языческих, часто невежественных упражнений в «поэтической отваге» и риторическим приемом, обозначающим интеллигентски-романтическую фигуру речи – или умолчания без всякого реального содержания веры, как у Б. Окуджавы: «Господи мой Боже, зеленоглазый мой» и т.д. Очень модно было произносить залихватские фразы наподобие: «У меня с Богом сложные отношения» и пр. и писать об этом стихи типа «Чайка – плавки Бога» или сравнивать Распятого с «инструктором лечебной гимнастики». Это было бы неправильно рассматривать как кощунство, ибо невежество само по себе не кощунство, а общественная драма.
Но в то же время писались глубоко религиозные стихи, например, А. Солодовникова и В. Блаженного. В это же время в поэзию входило первое поколение с ясно выраженным чувством Бога. Вообще Богоприсутствие в стихах чаще опосредованно и проявляется через чувства и образы. Так было у многих выдающихся советских поэтов – А. Межирова, О. Чухонцева, Б. Примерова и др. Ежеминутное поминание Бога в стихах не только не доказывает Его присутствия, но и является прямым нарушением Заповеди.
Сегодня поэзия переживает глубочайший духовный кризис. Пресловутое «падение интереса к поэзии» — всего лишь отражение духовной пустоты самой поэзии, которая не отвечает на запросы общества и занята в основном бесплодным, безблагодатным и мало кому интересным самовыражением.
— В чем Вы видите сейчас призвание поэтов, живущих в глубинке?
— Призвание поэта никоим образом не связано с местом проживания. Оно универсально и состоит в сокровенном служении Отечеству и сбережении родного языка.
— По Вашему мнению, какова сейчас миссия русского народа, как можно определить его духовное состояние?
— Миссия русского народа сегодня связана, прежде всего, с выживанием и сохранением нации в условиях разрушительного «мультикультурализма». Но сохранение нации имеет и обратную сторону – ксенофобию, отрицание «чужого», «другого». Русский имперский народ всегда интуитивно соблюдал баланс между максимой «несть ни эллина, ни иудея» и собственной идентичностью. Сегодня этот баланс опасно нарушен. Его восстановление во многом зависит от политиков, но неизмеримо больше – от Церкви. Возвращение в Церковь – важнейшее свидетельство духовного выздоровления народа.
— Вы писали о том, что один из русских поэтов — Осип Мандельштам — смог воспринять Таинство Евхаристии («И Евхаристия, как вечный полдень, длится./Все причащаются, играют и поют»). Какие духовные высоты в христианском Богопознании Вы замечаете у современных поэтов?
— Мандельштам по исповеданию был лютеранином, по крови – евреем, по призванию – русским поэтом. Приведенные стихи, которые я люблю до сердечной дрожи, лишний раз доказывают, насколько Поэзия выше поэта, через которого провозвещаются истины, часто не вполне ясные или доступные ему в обычной жизни. Так было во все времена («Пока не требует поэта…» и т.д.), и наши ничем от других не отличаются в этом смысле. Св. праведный Иоанн Кронштадтский называл Бога «препростым существом». По мере отпадения от Бога человек все более усложняется грехом. Этим объясняется мнимая «сложность» сегодняшнего поэтического языка, недоступного большинству, тогда как стихи без лукавого мудрствования доступны абсолютно всем. Я проверяла эту нехитрую истину множество раз на людях из самых разнообразных социальных слоев. На тех, кто никогда и стихов-то не читал и не слыхал.
Когда читаешь или слушаешь стихи, не думаешь о «духовных высотах», но испытываешь высокое просветление чувств и разума и желание оставаться на этой высоте. И вот это слияние с другим, а через него – со всем и всеми есть высшее проявление – и прославление – Христа в стихах.
— Пожалуйста, приведите стихотворения, которые, по Вашему мнению, более соответствуют теме и моменту.
Александр Солодовников
* * *
Как дерево в саду, Ты подстригал меня,
Побеги счастья все срезал, не дав развиться.
Угас ребенок мой, что был мне краше дня.
Рассыпалась семья, и вот я сам в темнице.
Но я люблю Тебя, Отцовская рука,
Мне наносящая пронзительные раны.
И сердце полнит мне блаженство, не тоска.
Люблю Тебя, люблю
и в гимнах славить стану.
* * *
Лен, голубой цветочек,
Сколько муки тебе суждено.
Мнут тебя, трепят и мочат,
Из травинки творя полотно.
Все в тебе обрекли умиранью,
Только часть уцелеть должна,
Чтобы стать драгоценною тканью,
Что бела, и тонка, и прочна.
Трепи, трепи меня, Боже!
Разминай, как зеленый лен.
Чтобы стал я судьбой своей тоже
В полотно из травы превращен.
/1938-1956/